Немецкий полковник Клаус Штауффенберг: покушение на Гитлера. История зарубежных стран Штауффенберг подлинная история

В третьем фильме киноэпопеи «Освобождение», снятой Юрием Озеровым по сценарию Юрия Бондарева и Оскара Курганова в 1969 г., рассказывается о заговоре немецкого генералитета с целью убийства Гитлера. Среди главных заговорщиков – фельдмаршал фон Вицлебен, генерал-полковник Бек, заместитель командующего резервной армией генерал Ольбрихт. Часть заговорщиков выступает за сепаратный мир с Западом: «Тогда мы сможем бросить все силы против России и выполнить свою историческую миссию остановить коммунизм у ворот Германии». Другая часть не мыслит «новую Германию без социалистов и коммунистов». Несмотря на политические разногласия, их общая цель – «спасти Германию от разгрома». Начальник штаба резервной армии полковник Штауффенберг излагает детали операции «Валькирия», и на вопрос: «Когда Вы дадите сигнал „Валькирия“, будет ли жив Гитлер?» Штауффенберг уверенно отвечает: «Я беру эту акцию на себя». Образ Штауффенберга получился у кинематографистов самым рельефным. Его трудно заподозрить в классовой мотивации. И хотя он не разделяет гуманистических и антифашистских идеалов, но и не совсем вписывается в нарисованный советскими историками образ заговорщиков – представителей немецкой военщины, которые пытаются уничтожить собственное порождение на фоне продолжающихся военных неудач.

Альфред Штруве в роли полковника Штауффенберга в фильме Ю.Озерова «Освобождение» (1969)

Поздно вечером 20 июля 1944 г. после неудавшегося покушения граф Клаус Шенк фон Штауффенберг по законам военного времени был расстрелян вместе с другими заговорщиками во дворе штаба резерва сухопутных войск на Бендлерштрассе в Берлине. По версии советских сценаристов, перед смертью полковник успел выкрикнуть едва ли не интернационалистский лозунг: «Наши имена не забудет Германия!» . Германия, конечно, не забыла их имена, но отношение к ним было далеко не однозначным. Когда в мае 1945 г. родственники заговорщиков были освобождены из тюремного заключения, государство не оказало им никакой поддержки. Более того, они оказались подвержены нападкам со стороны властей, а позиция большинства граждан новой Германии оставалась скорее безразличной. В послевоенной Германии участники офицерского сопротивления считались подозрительными личностями. И хотя для одних они были чем-то вроде «авангарда демократии», для других – «предателями родины». Однако постепенно общественность Федеративной Республики начала вспоминать о замалчивавшемся долгое время покушении – не в последнюю очередь в качестве реакции на усилившееся разделение страны. ГДР пыталась включить «коммунистическую» часть сопротивления в свою историографию, в то время как на Западе срочно потребовалась историческая аналогия к народному восстанию в ГДР 17 июня 1953 г. В 1955 г. состоялись премьеры сразу двух фильмов – «20 июля» Фалька Харнака и «Это случилось 20 июля» Георга Вильгельма Пабста, обе картины имели коммерческий успех.

В начале нового тысячелетия большинство немцев оценивает «Операцию Валькирия» позитивно. Политкорректные историографы приложили все старания, чтобы стилизовать Штауффенберга под борца с диктатурой и сторонника демократии и плюрализма. Память о «20 июля» обрела институциональные черты. В Мемориале германского сопротивления в Берлине и Военно-историческом музее проходят выставки, работает «Фонд 20 июля 1944 года». У Бендлерблока возлагают венки ведущие политики – от министра обороны до федерального президента.

Памятная табличка на месте расстрела заговорщиков во дворе Бендлерблока

Популярности Штауффенберга немало способствовал и фильм Брайана Сингера «Операция “Валькирия”» (2008). Главный герой в исполнении Тома Круза – глубоко трагическая фигура, наделенная чуть ли не гамлетовскими чертами – выкрикивает за секунду перед расстрелом «Long live sacred Germany!» .

Члены семьи фон Штауффенбергов долго и безуспешно сопротивлялись тому, что немецкого офицера, верующего католика, будет играть практикующий американский сайентолог. Но все же последний сюжет передан в голливудском сценарии более достоверно, чем в советской картине. Последние слова полковника, его лозунг, его завещание, обращенные, конечно, не к расстрельной команде, и немногим свидетелям казни, а к Богу, стали легендой уже в момент их произнесения. Некоторые очевидцы передавали фразу в такой версии: «Es lebe das heilige Deutschland!» («Да здравствует священная Германия!») , другие рассказывали, будто он выкрикнул: «Es lebe das geheime Deutschland!» («Да здравствует тайная Германия!») , существуют и иные близкие версии.

Том Круз в роли полковника Штауффенберга в фильме «Операция «Валькирия»» (2008)

Заговор 20 июля 1944 года окончился неудачей, но трудно отрицать тот факт, что за весь период нацистского господства он был единственной организованной попыткой устранить фюрера, который уверенной рукой вел страну к краху. Какие же мотивы двигали главным исполнителем акции, и что скрывалось за его предсмертными словами? Жертвенная готовность фон Штауффенберга выглядит как неизбежное следствие его мессианских ожиданий. Известно, что за две недели до покушения братья Клаус и Бертольд составили «клятву», которую должен был принести узкий круг заговорщиков, разделявших общие ценности. Конечно, легче всего было бы истолковать деяние Штауффенберга как выражение позиции прусского офицера. Этос солдата и дворянина предполагал ответственность не перед фюрером, а перед Богом, отчизной и народом. Поэтому он действовал по совести, следуя консервативному кодексу прусского офицерства и, не в последнюю очередь, семейным традициям. Штауффенберга мало интересовали политические течения внутри армии, тем более его не интересовала борьба за власть – он воплощал собой сопротивление как таковое и поставил себя на службу общему делу.

Эта интерпретация звучит вполне достоверно, но у легенды есть более глубокие корни. Клаус фон Штауффенберг надеялся избавить Германию от полного разрушения, не рассчитывая на сепаратный мир с союзниками. А свое покушение на Гитлера он рассматривал, прежде всего, как доказательство моральной безупречности занимавшей его помыслы «Тайной Германии». Штауффенберг черпал свою убежденность и мужество в духовном наследии своего наставника Штефана Георге, чьими душеприказчиками братья Бертольд и Клаус фон Штауффенберг фактически стали после смерти «Мастера» в швейцарском городке Локарно в 1933 г.

Кредо «Тайной Германии» восходит к предыстории так называемой «консервативной революции» и служит неоспоримым доказательством тесной связи между идеями «20 июля» и интеллектуальным арсеналом «реакционного модернизма». Круг Георге (George-Kreis) – один из наиболее ярких феноменов в интеллектуальной истории Германии начала XX века, чрезвычайно влиятельное сообщество последователей и учеников, сформировавшееся на рубеже веков вокруг немецкого поэта-постсимволиста Штефана Георге. Круг Георге являлся идеологически интегрированной интеллектуальной группой, включавшей в себя как университетских преподавателей, так и внеакадемических «свободных писателей» и, начиная примерно с 1910 г., претендовавшей на переформатирование политики эстетическими средствами. О глубоком и всестороннем влиянии круга Георге на формирование интеллектуальной атмосферы Веймарской Германии говорят как минимум два факта. Во-первых, концепты «рейха», «союза», «господства» и «служения» и, не в последнюю очередь, «тайной Германии», разработанные внутри круга, прочно вошли в лексикон право-консервативной мысли. Во-вторых, произошла поэтизация и мессианизация понятия «политического», нашедшая, в частности, выражение в широко распространенных после Первой мировой войны чаяниях «грядущего рейха», пришествия харизматического «вождя», а также в новых способах социальной организации внепарламентской антилиберальной оппозиции Германии 1920–30-х гг.

Штефан Георге, Бертольд и Клаус фон Штауффенберг в 1924 г.

Особую роль в послевоенных идеологических процессах в Германии сыграло «воображаемое средневековье», которое, по словам немецкого историка О.Г. Эксле, «осмысливалось в его соотношении с современностью». Речь шла не просто о возвеличивании Империи и корпоративно-сословного общественного порядка, но «о принципиальной оценке современного мира, которому выносился позорный приговор с позиций средневековья» . Вместе с тем следует отметить, что подобная актуализация символического средневековья вовсе не сводилась к консервативному эскапизму, а носила ярко выраженные модернистские (если не сказать – авангардистские) черты, отличавшие молодую германскую контрреволюцию от буржуазной по своему духу вильгельмовской эпохи. Вместо приверженности просвещенческим принципам индивидуализма и либерализма утверждался приоритет идеи порядка над идеей свободы, необходимость отказа от «я», абсолютного повиновения приказу и нерушимой преданности. В условиях кризиса легитимности власти, дискредитации легальных демократических институтов призыв правых интеллектуалов к обновлению рейха отвечал всеобщему требованию легитимации за счет восстановления духовной «вертикали власти».

По словам консервативного мыслителя Герхарда Небеля, Георге был очарован идеей рыцарства, рыцарского ордена. «Он не только имел опыт этого ушедшего мира и этой действительности, но и попытался создать такой союз в нашу недружественную к союзам эпоху, возвести своего рода бастион против цивилизации. Орден – это не полис, в котором рождаются, а сообщество, в которое вступает единичный человек по своей воле, отказываясь от своей индивидуальности. В античную эпоху примерами таких сообществ были союз пифагорейцев и Академия Платона, а в средневековье – рыцарские ордена, из которых Георге особенно почитал тамплиеров. Это культовые союзы, объединенные Богом или богом, они предъявляют необычные требования к этосу своих членов, которых строго отбирают. Союз пронизывают субстанциальные связи, в отличие от демократических лиг или партий, заинтересованных главным образом в продвижении мнений или распределении доходов. Далек он и от массовых организаций, заинтересованных в членских взносах. Союз как принесение удовольствий в жертву, аскеза, борьба, примирение с болью и смертью, презрение к безразличной толпе, союз как образец, а в критических ситуациях, быть может, и спасение».

Один из членов круга, медиевист Эрнст Канторович, выступил в 1933 г. с инаугурационной лекцией в Университете им. Гёте во Франкфурте-на-Майне. Она носила название «Тайная Германия». Основой для нее послужило стихотворение «Тайная Германия» из последнего стихотворного сборника Георге 1928 г., в котором поэт создавал мистерию «другого рейха». «Тайная Германия» в интерпретации Канторовича – это живая духовная общность (Gemeinschaft), персонифицированная в отдельных гениальных и аристократических личностях – лучших силах народа, потаенно присутствующая в настоящем и символически прообразующая будущее Германии.

Эсхатологическо-сотериологический привкус идее «тайной Германии» придавали и такие альтернативные именования, как «священная Германия», «другая Германия» (т.е. «не от мира сего»), «вечная Германия». Здесь сама собой напрашивалась параллель с августинианской civitas Dei, градом Божьим, Церковью как телом Христовым и сообществом праведников, которое временно живет в «граде земном», но не смешивается с ним.

«Это тайная Германия поэтов и мудрецов, героев и святых, жертвователей и жертв, которых произвела Германия и которые принесли себя Германии. Германия тех, кто – хотя и кажется нам чужим (не от мира сего) – все же создал подлинное лицо Германии. Это общность, подобная божественному царству Олимпа, это духовный сонм подобный средневековому сонму святых и ангелов, это царство людей подобное тому потустороннему миру, разделенному Данте на три обители и названному им „Humana civilitas“… это иерархически упорядоченный мир героев нынешней, грядущей и вечной Германии… Это Царство от сего и в то же время не от сего мира.. царство присутствующее и отсутствующее. Царство мертвых и живых, оно меняется и все же пребывает вечным и бессмертным…», – говорит Канторович.

В приводимом историком ряде сравнений прослеживается не только совершенно очевидная отсылка к средневековому иерархическому мышлению, но и восходящее к самому Георге намерение духовно-политического синтеза, который заключался в том, чтобы объединить Элладу и Германию, Платона и миф о спящем германском кайзере Фридрихе II. «Тайная Германия» – это «другая Германия», «империя душ, в которой присно господствуют и восседают на троне одни и те же кайзеры подлинно германского ранга и характера, под чьим скипетром еще ни разу не склонялась в глубочайшем почтении вся нация, но чье господство все же вечно и глубоко скрыто (tiefste Verborgenheit) от всего внешнего, но живет для вечной Германии».

«Тайный Рейх» духовного вождя Георге не ограничивается германским пространством, в котором он коренится и который он должен формировать. Как в свое время Эллада на очень тесном пространстве, так и Германия породит однажды в своем пространстве «всю совокупность прачеловеческих сил и гештальтов».

Утверждая возможность «макро-антропоса германского чекана», в котором «римский и эллинский, итальянский и английский элементы» представлены не как нечто чуждое и чужеродное, но как «изначально человеческие данности глубинной „тайной Германии“», Канторович перекидывает мост от Средних веков к современности. Несмотря на то, что Оттоны, салические кайзеры и Штауфены не вписываются в бюргерский стереотип, более того, кажутся не просто чем-то «другим», но даже чуждым и ненемецким, именно они образуют костяк «тайной Германии». В «тайной Германии» бьется сердце нации. Указывая на фигуры Винкельмана, Гёльдерлина, Ницше и Георге, он подчеркивает «таинственную связь немца с Элладой». Однако это «тайное кровное родство между Элладой и Германией» опять-таки не является природным фактом: его нужно актуализовать в духе.

По мысли Канторовича, намеренно дистанцирующейся от популярной культурологии Освальда Шпенглера, фаустовское начало – скорее антипод «тайной Германии». «Вечно-германский стиль» воплощен в скульптурах Бамбергского собора: в изображениях рыцарей, князей и епископов взору немецкого человека открывается «единство одухотворенности и храбрости». В «тайной Германии», где наряду с героями восседают на троне мудрецы и поэты, скрыт воспитательный потенциал для немецкой молодежи. Взращенная на идеале «новой калокагатии», она сможет стать творческой силой в своем народе и в своем государстве.

Всадник в Бамбергском соборе

Возникает вопрос, насколько духовное наследие «тайной Германии» оказалось совместимым с идеологией национал-социализма, слишком плебейской для аристократов по крови и духу, более того, была ли вообще возможна лояльность сразу двум «фюрерам» – Георге и Гитлеру? Преданность фон Штауффенберга офицерской профессии и готовность послужить Отчизне перевешивала все сомнения. Его военная карьера началась еще в середине 1920-х гг., в Бамберге, в 17-м кавалерийском полку. В декабре 1939 года он писал одному из членов георгеанского ордена, художнику Ф. Менерту, что «не может жить без великих обетований», даже если они привязаны к тягостной повседневности, не вызывающей ничего, кроме «недоверия со стороны здорового человеческого инстинкта». Он принимает участие в войне потому, что «все еще способен верить, и верит, потому что все еще способен смотреть сквозь фасад, видя богатство, красоту и непреходящую ценность этой страны» . Штауффенберг верит «в нашу конечную победу», победу земной Германии, которая может оказаться залогом господства «Германии вечной».

Штауффенберг в молодости

Так какую же войну ведет бамбергский всадник, командированный после победоносной польской кампании в генеральный штаб армии? Войну Гитлера? Или он ведет какую-то тайную войну в армии своего Мастера? Письма и личные свидетельства рисуют такой образ: перед нами солдат-идеалист, «христианский воин» вермахта, которому предстоит долгий путь разочарования. Но внутренняя дистанция по отношению к режиму чувствуется уже в 1939 году – очевидно, что «великие обетования», без которых молодой офицер не может жить, – это не обетования Гитлера и Геббельса. Правда, тогда «ночь гуманизма» еще не наступила, а вместе с ней и конец вере в то, что можно вести две войны – одну чистую, возвышенную, и другую грязную, бесчеловечную – якобы разделенные фасадом повседневной политики. В конце концов, для истории имеют значение не идеи и убеждения, сколь бы сильными они ни были, а только решения и их последствия. Ими оправдываются идеи и убеждения. Задолго до 20 июля Штауффенберг принял свое решение и взял акцию на себя.

В статье, опубликованной в газете «Bild am Sonntag» по случаю 70-й годовщины покушения в «Вольфшанце», бывший федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер (он скончался 31 января 2015 г. на 95 году жизни) написал, что заговорщики «представляли всех тех, кто должен был бы начать действовать». Фон Вайцзеккер не только лично встречался со Штауффенбергом в годы войны, но и в конце 1920-х гг., будучи еще мальчиком, лично получил благословение от Мастера. Он знал о планах покушения, но не был посвящен в детали заговора. «Своим поступком и своей смертью заговорщики задали высокую планку, показав готовность действовать по совести – как на войне, так и в ситуации мира».

Внутренний двор Бендлерблока

См., напр.: Knopp G . Sie wollten Hitler t?ten – Die deutsche Widerstandsbewegung. M?nchen, 2004. S . 263.

Fest J . Staatsstreich der lange Weg zum 20.Juli. Berlin, 2004. S. 280 .

Эксле О.Г. Немцы не в ладу с современностью. «Император Фридрих II» Эрнста Канторовича в политической полемике времен Веймарской республики // Одиссей. Человек в истории. М., 1996. С. 218, 220.

Nebel G. Stefan George und die entg?tterte Welt // idem. Schmerz des Vermissens. Essays, ausgew?hlt v. G. Zschorsch, mit einem Nachwort von S. Kleinschmidt. Stuttgart, 2000. S. 238–239.

Kantorowicz E. Das Geheime Deutschland. Vorlesung, gehalten bei der Wiederaufnahme der Lehrt?tigkeit am 14. November 1933 // Benson Robert L., Fried Johannes. Ernst Kantorowicz. Ertr?ge der Doppeltagung Princeton/Frankfurt. Stuttgart, 1997. S. 80–81.

Там же, S. 84.

Автор ссылается на Фридриха Ницше, одного из главных патронов Круга: «Gut deutsch sein heisst sich entdeutschen», «Быть хорошим немцем означает: разнемечить себя» («Человеческое, слишком человеческое», афоризм 323).

Там же, S. 91.

Там же, S. 92.

Цит. по: Raulff U. Der Kreis ohne Meister. Stefan Georges Nachleben. M?nchen, 2009. S. 111.

Клаус Шенк фон Штауффенберг - подполковник генерального штаба германской армии, граф, один из основных участников группы заговорщиков, спланировавших и осуществивших покушение на жизнь Адольфа Гитлера 20 июля 1944 года.

Годы жизни: 1907-1944гг.

Аристократ, Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг родился в одной из старейших аристократических семей Южной Германии, тесно связанной с королевским домом Баден-Вюртемберга — отец графа занимал высокий пост при дворе последнего короля Баден-Вюртемберга.

В начале Второй мировой войны Штауффенберг был офицером Баварского кавалерийского полка, участвовал в оккупации Судетской области, в польской и французской кампаниях, был на германско-советском фронте, а в 1943 — в Северной Африке. Получив тяжелейшее ранение в Тунисе, Штауффенберг чудом выжил (потеряв левый глаз, правую руку и два пальца на левой руке ) и вернулся в строй. К этому времени он уже осознал, что Гитлер ведет Германию к катастрофе.

Желая спасти родину от позора и бесчестия, Штауффенберг присоединился к участникам заговора против фюрера. Предвидя неминуемое поражение в войне, группа германских генералов и высших офицеров пошла на заговор, целью которого было физическое устранение Гитлера и захват генштаба в Берлине. Заговорщики рассчитывали, что после ликвидации фюрера смогут заключить мирный договор и таким образом избежать окончательного разгрома Германии.

Пытаясь осуществить свой план, Штауффенберг лично обзванивал командиров частей и соединений в Германии и на оккупированных территориях, убеждая их выполнять приказы нового руководства — генерал-полковника Людвига фон Бека и генерал-фельдмаршала Вицлебена — и провести аресты офицеров СС и гестапо. Некоторые из тех, к кому он обращался, действительно выполнили его указания и приступили к задержаниям. Однако в результате неразберихи, спешки и неуверенных действий заговорщиков, они не смогли выполнить или упустили из виду многое из запланированного, не установили контроль над стратегическими пунктами в столице. Многие войсковые командиры не торопились исполнять указания нового руководства.

В результате уже к вечеру того же дня сохранивший верность фюреру батальон охраны военной комендатуры Берлина контролировал основные здания в центре Берлина, а ближе к полуночи захватил здание штаба резерва сухопутных войск на Бендлерштрассе. Клаус фон Штауффенберг, его брат Бертольд и другие заговорщики были схвачены. Выпущенный из-под ареста генерал-полковник Фромм немедленно объявил заседание военного суда и тут же приговорил к смерти пять человек, в том числе Клауса фон Штауффенберга. Осужденные были расстреляны во дворе штаба. Перед смертью Штауффенберг успел крикнуть: «Да здравствует святая Германия!».

В современной Германии 20 июля объявлено днем траура по казненным и ежегодно сопровождается проведением торжественных мероприятий. На месте казни графа фон Штауффенберга и его товарищей проводится торжественное принятие присяги военнослужащими. С 2004 за Клаусом фон Штауффенбергом был официально закреплен статус героя Сопротивления .

Фрагмент книги Констанц фон Шультхесс о матери, графине Нине фон Штауффенберг.

О том, кем был Клаус фон Штауффенберг, говорить не приходится, и книга эта не о нем, поэтому при переводе я пропускала большинство посвященных ему абзацев. Оставила лишь те, которые могли добавить что-то к портрету его жены. Отдавая должное личной отваге этого человека, я почему-то никогда не испытывала к нему симпатии. Она вся досталась мужественной графине.
Констанц фон Шультхесс пишет от первого лица - "я", "моя мать" и так далее. Собственные слова Нины фон Штауффенберг выделены курсивом, как в оригинале.

В тюрьме у моей матери были две вещицы, напоминавшие ей о муже. Каким-то образом ей удалось спрятать при обыске и сохранить маленький флакончик “Vol de nuit”, духов, которые ей привез мой отец, и его фотографию.

У меня перед глазами другой снимок, сделанный летом 1933 года - мои родители сидят на залитых солнцем ступенях, тесно прижавшись друг к другу и непринужденно улыбаясь. Они очень счастливы и задорно смотрят в объектив.

Это красивая пара. Моя мать, излучающая энергию, уверенная в себе, сидит, скрестив руки на коленях. С прической в стиле принца Вэлианта, в скромном платье без рукавов она выглядит очень раскованной - ничего от изнеженной дочки из благородной семьи, просто молодая женщина, которая точно знает, чего хочет. Мой отец в униформе, фуражка надвинута на лоб. Он со смехом прислоняется к моей матери. Своим неотразимым, перекрывавшим все смехом он был тогда известен.

Сильные слова, а ведь моей матери было всего шестнадцать лет, когда они впервые встретились. Это была девочка-подросток, наполовину ребенок. Она только что вернулась из интерната к своим родителям в Бамберг.

Тогда никто не мог и предположить, что это юная девушка, едва окончившая школу, обручится в том же году - и меньше всего, наверное, она сама.

Не в ее планах было как можно скорее выйти замуж. Она собиралась ехать в Лозанну, чтобы изучать французский язык, но пока, после долгих лет в интернате она наслаждалась своей свободой - с удовольствием танцевала, посещала балы и вечеринки, встречалась с кузенами и кузинами.

Но внезапно этому наступил конец. Весной 1930 года мои родители познакомились и в ноябре того же того заключили тайную помолвку, будучи твердо уверенными в том, что нашли любовь всей свой жизни.

Моя мать родилась 27 августа 1913 года в городе Каунас (Литва). Нина Магдалена Элизабет Лидия Херта, баронесса фон Лерхенфельд, была единственным ребенком императорского генерального консула барона Густава фон Лерхенфельд и его жены Анны, которая происходила из прибалтийского баронского рода Штакельбергов. Их старший ребенок, сын по имени Людвиг, умер еще раньше в возрасте пяти лет.

Ее детство в наполненном любовью родительском доме было очень счастливым. Жизнь семьи целиком определяли противоположные характеры родителей - спокойного отца, внушавшего окружающим самое естественное, ненавязчивое чувство уважения, и вспыльчивой матери, чей взрывной балтийский темперамент был известен всем: Мама по натуре была жизнерадостной, импульсивной и общительной, отец же был очень тихим, из него все приходилось "вытягивать". Редко случалось, чтобы он рассказывал что-нибудь о себе.

Когда началась Первая мировая война, Густав фон Лерхенфельд был арестован в России. Несмотря на то, что он имел статус дипломата, ему пришлось полтора года провести в Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. Вышел он оттуда изменившимся: Я слышала, что заключение и разочарования сильно на него повлияли.

Позже моя мать с удивлением наблюдала за тем, как раскрывался ее отец, когда ему встречался кто-то, способный хорошо его понять. Клаусу с его гениальной способностью общаться с людьми удалось вытащить отца из "улиточного домика", и я обязана ему тем, что узнала об отце: он был наиболее образованным, умным и мудрым из обоих моих родителей.

Густав фон Лерхенфельд, очевидно, обладал также острым взглядом и портил своей жене удовольствие от просмотра исторических фильмов, цепляясь к неточностям: Вместо того, чтобы разделять ее восторги, он лишь констатировал, что униформа нелепа, ордена не на своих местах, кони неправильно взнузданы, а казаки все сплошь в английских седлах.

Сам он был хорошим ездоком и давал своей дочери уроки. У него всегда имелись при себе бумага и карандаши, чтобы зарисовывать своих любимых лошадей. Дочь он частенько брал с собой, и она далеко не всегда была этим довольна. Отец особенно любил рисовать лошадей, к которым он питал страсть с малых лет. Стоило ему увидеть во дворе казармы малознакомую лошадь, как он мог мог тут же, несколькими штрихами со всей точностью изобразить ее. Анатомию животных он изучил настолько совершенно, что ему ничего не стоило воспроизвести любое положение, любое движение, и абсолютно правильно! Меня же приводило в отчаяние, когда я гордо приносила ему мои детские рисунки, тщательно раскрашенные, и слышала "Это никакой не конь!". Отец вынимал из жилетного кармана чернильный карандашик на цепочке и грубо вычерчивал прямо на моем сказочном коньке схему лошадиного скелета. Он обращал мое внимание на пропорции. Например, то, что обеими ладонями можно закрыть все лицо - об этом тоже следовало помнить при рисовании.

Склонность к четкости и ясности выражения проявлялась также в его манере формулировать мысли. Должно быть, это оказало на мою мать особенное влияние: Я всегда знала, как он добр. Было достаточно нескольких словно невзначай брошенных слов, чтобы пристыдить меня. Он мог управлять мной мановением мизинца.

После освобождения из крепости в 1915 году Густав фон Лерхенфельд записался в полк и сражался в Румынии и Франции. Затем его семья переехала в Байрейт и в конце концов осела в Бамберге. Там моя мать посещала школу. Она была одной из двух учениц-протестанток в католической монастырской школе. Занятия проводились в великолепном, построенном в стиле эпохи барокко монастыре, во внутреннем дворе которого ученицы играли в паузах.

Поскольку в католической школе она не могла конфирмоваться, ей пришлось перейти в интернат для девочек в замке Виблинген под Хайдельбергом.

Виблинген считался прогрессивным учебным заведением. Элизабет фон Тадден основала его по примеру Залемского аббатства и ввела новаторский метод воспитания и обучения. Вместе с ученицами она совершала поездки, например, в Венецию, что в те времена было необычным нововведением.

Впоследствии выбор школы казался моей матери судьбоносным. Элизабет фон Тадден и многие из ее знакомых были настроены весьма критически по отношению к режиму Гитлера. В 1941 нацисты запретили ей педагогическую деятельность. Тадден перебралась в Берлин, где стала работать для Немецкого Красного Креста. Она открыто высказывала свою уверенность в том, что война будет проиграна, и в итоге на нее донесли гестапо. Суд приговорил Элизабет фон Тадден к смерти и она была казнена в тюрьме Плётцензее.

В то время, когда моя мать посещала школу Виблинген, всего этого, конечно, нельзя было предвидеть. Однако меня всегда поражало то, что, будучи юной девушкой, она обучалась у женщины, которая позже стала жертвой нацистской диктатуры. Когда в 1930 году она окончила образование и вернулась в Бамберг, личность ее уже была сформирована в прогрессивном духе, а не в консервативном, обычном для молодых женщин в те времена.

Уже в детские годы у моей матери развились особенные литературные предпочтения. Большинство девочек ее поколения зачитывалось книгами вроде "Упрямицы", в которых говорилось о шитье, вышивании, рисовании и танцах, словом, всем том, чему надлежало обучиться девице из благородной семьи. Моя мать же любила "Виннету" и "Трех мушкетеров", то есть истории, в которых говорится о бесстрашных героях и смельчаках, а не о слащавых пансионерках.

Роман "Три мушкетера" моя мать любила на протяжении всей своей жизни. И это не просто спекуляция, что из детской любви к храбрецам и героям может вырасти картина мира, в которой все вертится вокруг идеалов чести, мужества и самопожертвования.

Чувствовала ли она, что мой отец вырос с теми же идеалами и что позднее он будет готов в буквальном смысле умереть за свои убеждения?

В Бамберге, как в любом гарнизонном городе, военные всегда играли важную роль - они участвовали в его светской жизни с чаепитиями, вечеринками и балами, а также снабжали общество пищей для разговоров и развлечений.

В начале 1930 года один из "новичков" особенно вскружил головы дамам: граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, вступивший 1 января в бамбергский эскадрон. Он намеревался продолжать свое военное образование в 17-м кавалерийском полку. Почему его выбор пал на Бамберг, моя мать позднее объяснила в одном письме: Вступление моего мужа в 17-й кавалерийский полк имело весьма прозаическую основу. Поскольку он не имел никаких личных связей в 18-м кавалерийском полку, он опасался, что его не примут туда из-за слабого здоровья и нашел поддержку у своего дяди Бертольда, чьим близким другом был командир 17-го кавалерийского полка, полковник Цюрн. При его посредничестве мой муж оказался в Бамберге.

У моего отца имелись родственники возле Бамберга, и как только он освоился в городе, он нанес им визит - представился, оставил свои визитные карточки и скоро сделался в бамбергском обществе желанным гостем.

Первой, кто был очарован Клаусом фон Штауффенбергом, была моя бабушка. Она познакомилась с ним на одном приеме и была восхищена его внешностью, безукоризненной воспитанностью и элегантной манерой целовать дамам ручки.

Подруги моей матери тоже взволнованно рассказывали ей о том, что он неслыханно привлекателен и вдобавок прекрасный танцор. Ей эти восторги совершенно не нравились. В ней взыграл подростковый бунтарский дух и она "ощетинилась": что такого необыкновенного могло быть в этом человеке? Если все находят его таким очаровательным, думала она, то он наверняка не более чем ловкий шармер. Любимчик дам, он не может быть серьезным человеком...

Однако эти ее оценки изменились, как только она встретила его лично. Да, он был привлекателен, это признавали все, и моя мать также была им впечатлена. Он был довольно-таки высок ростом и имел классические пропорции головы (неслучайно позже он позировал скульптору Франку Менерту).

Но прежде всего, он совсем не соответствовал грубому клише типичного солдафона. Он был исключительно культурен, играл на виолончели и в юности вместе с братьями устраивал концерты - его брат Бертольд играл на фортепиано, а Александр - на скрипке.

Даже во время военной учебы он по вечерам уединялся в своей комнате с виолончелью, вместо того чтобы принимать участие в развлечениях товарищей: "Он очень редко участвовал в вылазках на танцы, отвергал попойки и казино, не увлекался охотой", - сообщает его биограф Петер Хоффман.

Его большой страстью была литература. Мать, Каролина фон Штауффенберг, весьма начитанная женщина, переписывалась с Рильке и привила своим сыновьям любовь к поэзии. Мой отец сочинял стихи и в молодости принадлежал к кружку поэта Штефана Георге.

Это родство с литературой можно было заметить в его поведении. Красноречие и находчивость, которые притягивали к нему всеобщее внимание в салонах, были необычайны. Он с удовольствием спорил, порой провоцировал и в обществе всегда находился в центре любой беседы.

Моя мать не принадлежала к типу женщин, которые откровенно говорят о своих чувствах, но когда позднее она рассказывала о моем отце, становилось понятно, что его харизма и начитанность быстро очаровали ее.

Они часто беседовали о литературе, он давал моей матери книги, которые они потом обсуждали. Должно быть, это были популярные в те времена романы, потому что впоследствии она вспоминала о том, как моя бабушка была уязвлена тем, что ее дочь знает книгу, которую теперь назвали бы безобидной, но тогда - в материнских глазах - это было самое подозрительное чтение.

Ее потрясение было самым глубоким и искренним, когда однажды она взялась за один роман, который ей одолжил Клаус - я прочла его еще раньше. Моя бабушка разгневанно отчитала дочь и устроила ей сцену, которую та с удовольствием вспоминала: "И ты прочитала это и поняла? Значит, теперь ты принадлежишь к девушкам, о которых говорят, что они смогут все прочесть и понять!". Я была испорченной!

Незаметно из простой симпатии выросло нечто большее. Их семьи не догадывались о том, что двадцатидвухлетний кавалерист и юная Нина фон Лерхенфельд уже строили планы на будущее.

Первым, кто узнал об этом, был мой дед, граф Альфред Шенк фон Штауффенберг. С присущей ему прозорливостью он узнал все уже на Троицу. Не зная меня, он в своей "бормочущей" манере сказал Клаусу: "Ты сейчас входишь в возраст, когда думают о женитьбе".

Брачная философия моего деда была весьма прагматичной и целиком отвечала общепринятым для его поколения представлениям о сословной принадлежности и о том, что есть жена. Мою мать слегка развеселила та жизненная мудрость, которую он преподнес своему сыну: Есть девушки, на которых можно жениться и девушки, на которых нельзя жениться. Маленькая Лерхенфельд - девушка, на которой можно жениться.

Слова совершенно ясные. Но разумным брак моих родителей все же нельзя было назвать. Скорее это было так, что мой дед благосклонно наблюдал за тем, как на его глазах укрепляется пока еще хрупкая связь. И само собой разумеется, он считал, что под его чутким руководством сын сделает дальнейшие шаги.

Тогда не было принято, чтобы мужчина из их социального круга рано женился. Моему отцу было всего двадцать два года, когда он встретил мою мать. Он не мог похвастаться прочным финансовым положением, словом, идеальных условий для обустройства семейного очага у него не было. Он только начал свою военную карьеру, с которой были связаны частые перемены места и беспокойная скитальческая жизнь.

Он не мог прокормить семью, а брачный союз вообще был тем шагом, которого от него меньше всего могли ожидать. Кроме того, он являлся младшим сыном в семье Штауффенбергов, и было естественно, что первыми женились бы старшие сыновья (в ту пору они были холосты).

Моему деду это правило не казалось таким уж важным. Если между двумя проскочила искра, считал он, долго тянуть нельзя. Моя мать была очаровательна и жизнерадостна, из хорошей семьи и без жениха - до поры до времени.

И он взял сына в оборот. Единственным возражением с его стороны было то, что моя мать была протестанткой, тогда как Штауффенберги исповедовали католичество. Слабый аргумент, учитывая то, что он сам взял в жены протестантку. Поскольку его мать была из протестантов, смущенный Клаус с улыбкой сказал: "В твоих устах это звучит забавно".

Отцовские советы не были так уж необходимы, так как мои родители рано почувствовали, что их влюбленность переросла в нечто более серьезное. И уже летом 1930 года мой отец предложил семьям Штауффенберг и Лерхенфельд познакомиться поближе.

Как обычно, он хотел провести лето в поместье своих родителей в Лаутлингене, но в этот раз настоял на том, что они поедут туда вместе с моей матерью и ее родителями.

В автомобиле моих бабушки и дедушки они отправились в Вюртемберг, и тогда родители моей матери поняли, что для Клауса фон Штауффенберга было важным: коль скоро он так решительно настаивал на том, что семьи должны узнать друг друга получше, то эта их встреча должна носить однозначно официальный характер.

Во всяком случае, так это воспринимали родители моей матери, тогда как Каролина фон Штауффенберг и предположить не могла, что тем летом она познакомится со своей будущей снохой.

Моим родителям было ясно - это шаг, после которого уже не будет дороги назад; моя же свекровь считала, что ее сын просто привез к ним своих друзей.

С той поры мои родители стали регулярно встречаться и конкретно говорить о своем будущем. Свадьбу, однако, приходилось отложить, потому что мой отец служил в рейхсвере, который устанавливал строгие правила относительно личной жизни своих членов.

Согласно уставу, разрешение на брак могли получить те, кто отслужил семь лет или кому уже исполнилось двадцать семь. Таким образом, обоим было ясно, что после помолвки им придется еще долго ждать. Осенью 1930 года они решили наметить дальнейшие пути.

Мы были очень молоды, когда обручились. Мне было семнадцать, Клаусу двадцать три. Поскольку рейхсвер отодвигал время предполагаемой помолвки на три года, мы заключили ее тайно.

Такие неофициальные помолвки были тогда редким явлением. Моей матери было семнадцать лет, а совершеннолетия достигали в двадцать один год. Если принять во внимание то, насколько консервативно их обоих воспитывали и в каких правилах, становится понятно, как решительны они были, планируя свой союз.

Для моего отца долгая помолвка была также тем временем, которое должно было проверить их чувства. Он сознавал, как юна и неопытна была моя мать. Сознавал он и то, что ее решение может измениться, поэтому тайная помолвка явилась еще и свидетельством того, что он хотел предоставить моей матери полную свободу и возможность все еще раз обдумать. Пока они не появлялись вместе открыто, считал он, она могла незаметно для всех изменить свое решение. Моя мать высоко оценила это его намерение: Честный Клаус подчеркивал, имея в виду мою юность и неопытность, что я не должна быть связана.

Уже тогда моей матери стало ясно, что, как у жены солдата, у нее не будет размеренной семейной жизни с заботливым мужем, который по вечерам возвращается в лоно семьи. Долгие расставания стали частью их жизни. Преодолеть разлуку помогали письма, а также нечастые встречи и причитавшийся моему отцу раз в год двухнедельный отпуск.

Возможно, это неизбежное условие солдатской профессии удерживало моего отца от того, чтобы сразу официально обручиться с юной девушкой.

Знала ли она вообще, во что ввязывается? Могла ли она выдержать жизнь жены солдата, большую часть времени предоставленной самой себе? С мужчиной, который в случае войны подвергался бы всяческим опасностям?

Моя мать должна была в конце концов убедить его в том, что эти соображения ее не пугают, потому что они недолго держали свое решение в тайне - на Рождество 1930 года мои родители поведали семьям о своих брачных планах.

Новость вызвала изумление, даже скепсис, и только будущий свекор моей матери, деликатно поддерживающий сына с самого начала, был целиком на их стороне. Совсем иначе было с будущей свекровью. Застигнутая известием врасплох, она была вне себя от того, что узнала о помолвке последней. В отличие от своего мужа, она придерживалась самых традиционных представлений о том, когда следует заключать брак.

О реакции Каролины фон Штауффенберг моя мать с видимым удовольствием писала:

Для нее это было как гром среди ясного неба. Она считала, что из-за отсутствия необходимых средств ее сыновья могли бы создать семьи после двадцати пяти лет, да и возможность сделать "хорошую партию" вовсе не исключалась - и вдруг женится младший! Да еще на таком сорванце! Слава богу, пока все еще несерьезно! И ее муж ничего ей не сказал!

Каролина фон Штауффенберг волновал не только возраст сына, но и его выбор невесты. Моя мать была твердо убеждена в том, что в глазах будущей свекрови она выглядела никем иным, как пухленьким, глупеньким "сорванцом".

Когда ее сын зачастил в дом Лерхенфельдов, Каролина фон Штауффенберг приняла это за интерес к родителям, а вовсе не к дочери: Она считала, что в нашем доме его притягивают моя обаятельная мать и мой отец, знаток лошадей.

Обе семьи пребывали в огромном волнении. Но пока еще ничего не было решено, брак не был одобрен, хотя родители моей матери не возражали, и только Каролина фон Штауффенберг продолжала ломаться и не давала своего благословения. Потребовался самый тонкий такт, чтобы в финале привести семьи к обоюдному согласию.

Весной 1931 года было решено: Штауффенберги во время своей ежегодной поездки в Грайфенштайн, что возле Бамберга, нанесут Лерхенфельдам визит. И вот, в доме моей матери состоялся большой разговор.

Моя мать воспринимала это событие с очаровательным самодовольством. Без сомнения, она наслаждалась теми тактическими приемами, которые использовали родители, замешательством Каролины фон Штауффенберг, решительностью мужчин и тем фактом, что не в последнюю очередь из-за помолвки ее брак был уже делом решенным.

В описании тех событий чувствуется, как ее развлекало то, что обсуждение свадьбы стало похожим на дипломатическое хождение по канату: Мужчины вышли в сад. Мы, женщины, сидели как на иголках в гостиной. Тут одна из наших кошек, желавшая забраться на печь к своей миске, прыгнула к моей свекрови на колени, как на подставку! Та с криком вскочила! Она не выносила кошек. Из-за своего предубеждения она сначала не обратила внимание на присутствие этой твари, и ей было ужасно досадно вдруг потерять лицо. Мы делали вид, что очень ей сочувствуем.

Меня всегда забавляла та меткость, с которой моя мать в нескольких предложениях изобразила царившую тогда принужденную атмосферу. Но что решил семейный совет?

Тут вошел Клаус и мы оба ухмылялись, пока матери объяснялись наверху, а отцы внизу, в саду. Во время этих совещаний мой лояльный свекор намекнул на скромное финансовое положение сына, на что отец заметил ему, что он бы не позволил своей единственной дочери голодать. Подозрение в ветрености молодого человека он решительно отверг.

На этом дело было улажено к обоюдному удовлетворению . Мужчины пришли к соглашению поистине по-мужски, теперь должно было разрешиться положение на женском фронте. Матери сидели друг напротив друга, и моя свекровь твердила, что “это пока еще несерьезно”.

Каролина фон Штауффенберг не подозревала, что моя бабушка припасла сокрушительный аргумент: Но ведь они уже целовались! - выкрикнула она.

На какой-то момент повисла тишина. Что за шокирующий факт! Теперь мы едва ли можем себе представить, какое действие должно было оказать такое открытие. Согласно моральным правилам того времени поцелуй до свадьбы был либо неслыханным нарушением табу, либо нерасторжимым обещанием.

Каролине фон Штауффенберг ничего не оставалось, как покориться неизбежному. Поцелуй нельзя было игнорировать. Моя бабушка была того же мнения: Поцелуй связывал, это было для ее поколения чем-то само собой разумеющимся.

Последнее сопротивление Каролины фон Штауффенберг было сломлено. Раз ее сын поцеловал невинную девушку, он должен был за это ответить - то был вопрос чести. Тогда бедная Дули взяла себя в руки. Да, уже точно ничего не поделаешь! И дело с помолвкой было решено.

Мои родители, должно быть, с лукавым удовольствием наблюдали за этой семейной конференцией, в итоге которой они настояли на своем.

Но им предстояло долгое ожидание. Только 23 сентября 1933 года (рейхсвер уменьшил этот долгий срок) моя мать в длинном скромном белом платье и столь же скромно вышитой вуали, и мой отец, одетый в униформу, со шлемом в руке, предстали перед алтарем в церкви Святого Якоба в Бамберге. Даже ради такого события отцу не пришло в голову сменить униформу на костюм и произнести слова клятвы в штатском. "Женитьба - это служба", - говорил он своей жене.

Свадебный обед был дан в отеле "Бамбергер Хоф". Почти сразу после него мои родители отбыли в свадебное путешествие по Италии. Сначала они поездом отправились в Верону и Флоренцию. Моя мать не могла прийти в себя от восторга. Она не выходила из церквей и музеев, восхищалась Донателло и Микеланжело, много часов провела в Уффици.

Все эти красоты отпечатались в ее памяти почти с фотографической точностью. Когда я спустя более чем полвека поехала с ней во Флоренцию, она точно знала, в каком зале висит та или иная картина, как пройти к той или иной церкви и где находятся ее любимые скульптуры.

Свадебное путешествие моих родителей проходило под знаменем активно развивающегося фашизма. Когда они приехали из Флоренции в Рим, то выполнили не только туристическую культурную программу, но и посетили выставку, посвященную десятилетию правления Муссолини. Фашизм начал менять Европу. В Италии правил - Муссолини, в Испании действовал Франко, а в Германии у власти оказался человек, чьей политике было суждено перевернуть также и жизнь моих родителей.

Когда они вернулись в Германию, все это было еще незаметно. В Бамберге на Оттоштрассе они нашли себе квартиру. Нужно было привыкать к новой жизни.

Нина фон Лерхенфельд в возрасте пяти лет и Клаус фон Штауффенберг в возрасте шести лет.

Родители: баронесса Анна фон Штакельберг и барон Густав фон Лерхенфельд.

Шестнадцатилетняя Нина фон Лерхенфельд. Пара до свадьбы в Бамберге (1933).

1) Свадьба (26 сентября 1933). 2) Крестины старшего сына Бертольда. 3) Анна и Густав фон Лерхенфельд с внуком.

Когда ее отца расстреляли, Констанции фон Шультесс еще не было на свете. А ее мать, Нину Шенк фон Штауффенберг, от расстрела, вероятней всего, спасла беременность. Своей матери Констанция и посвятила книгу «Нина Шенк фон Штауффенберг. Портрет », которая в марте вышла на французском языке в издательстве «Сирт».

Имя графини Нины Шенк фон Штауффенберг неизменно связано с именем ее мужа Клауса Шенк фон Штауффенберга , одного из главных персонажей немецкого движения Сопротивления, организатора неудачного покушения на жизнь Гитлера.

Случай

«Заново приблизиться к моей матери, заново представить себе наши разговоры, не только вспомнить события, о которых она мне рассказывала, но и то, как она рассказывала о своей жизни. (…) Создать портрет удивительной женщины, чья жизнь была неразрывно связана с одной из самых драматичных глав нашей истории. Одновременно мне хотелось написать что-то очень личное: признаться маме в любви», - так в предисловии к книге обозначила Констанция фон Шультесс стоявшие перед ней задачи.

Впрочем, ей самой никогда бы в голову не пришло написать такую книгу, если бы не случай.

: Это была вовсе не моя идея. Мне позвонил издатель после того, как он прочитал статью о моем отце, и сказал: нужно, чтобы вы написали книгу. Меня потрясло это предложение.

Она согласилась, и в 2008 году книга была издана в Германии. Ее ждали 200 тысяч проданных экземпляров и небывалый интерес публики.

: Я получила много писем. Я была удивлена такой положительной реакцией читателей. Я совсем не ожидала подобного успеха.
Писали все, но особенно много писем было от «детей войны» - пожилых людей, которые застали войну, тех, что помнили об этом времени и о теракте против Гитлера, хотя молодежь тоже писала. Еще писали дети, чьи родители были участниками сопротивления, а также просто дети тех, кто жил в это время.

Ложь во спасение

Свой рассказ Констанция фон Шультесс начинает 21 июля 1944 года. Нина рассказывает Бертольду и Хеймерану, двум старшим сыновьям восьми и десяти лет, что их отец совершил ошибку и был казнен минувшей ночью. «Да хранит провидение нашего любимого Фюрера», - добавляет она. Только после войны мальчики узнают, что, на самом деле, их отец – герой, а матери пришлось солгать им, чтобы спасти.

: Это был очень трагичный и тяжелый момент. Она должна была сообщить своим детям, что их отца расстреляли. Разумеется, дети спросили «почему», и она не могла ответить им: «ваш папа – герой». Она должна была защитить их. Если бы детей начали допрашивать, они не должны были ответить: «мама сказала, что папа был прав». Это было опасно и для детей, и для моей матери и для остальных членов семьи. Она была просто вынуждена соврать.

Два дня спустя ее, беременную, арестовали, отняли от детей и привезли в Гестапо. Сначала она находилась в одной из берлинских тюрем, затем ее депортировали в Равенсбрюк, концлагерь на северо-востоке Германии, где она провела пять месяцев. Констанция родилась 27 января 1945 года в больнице Франкфурта-на-Одере. Полгода спустя Нине удалось найти остальных четверых детей. И начать жить заново.

Для моей матери все переменилось со дня на день. Вся семья снова была вместе в Лаутлингене, как будто собранная здесь рукой Бога. Не хватало лишь отца. С блужданием было покончено, но что ждало ее впереди? (…) Освобождение и возвращение в семью были для нее облегчением. Но в то же время, это было началом чрезвычайно сложного периода, периода размышлений и попытки осознания всего того, что она пережила и выстрадала. А еще перед ней стояла задача заново выстроить свое существование. (…) Что осталось от ее прежней жизни, той, которой она жила до 20 июля 1944 года? Муж был казнен, мать умерла в лагере в ужасных условиях, дом ее родителей в Бамберге был сильно поврежден войной. Жизнь ее была разрушена.

Констанция фон Шультесс, "Нина Шенк фон Штауффенберг. Портрет"

Знакомство родителей

Для того чтобы написать эту книгу, Констанция фон Шультесс использовала дневники и редкие интервью своей матери, письма и архивные документы. Констанция возвращается к истории семей своих родителей, одной католической, другой протестантской, детству, юности и знакомству Нины и Клауса весной 1930.

: Они познакомились в Бамберге, где моя мама жила со своими родителями, а он был молодым лейтенантом на расположенной там военной базе. Оба сразу же поняли, что это был не легкий флирт, а что-то большое. Они помолвились тайно в день рождения отца. О помолвке знали только их семьи, потому что официально нужно было ждать три года, а также потому что моей матери было всего семнадцать лет, она была несовершеннолетней. Ее родители считали, что нужно дать ей время, если она вдруг передумает. Но у моей мамы и мыслей таких не было, это была великая любовь. До самого конца. И даже после смерти отца, он навсегда остался ее великой любовью.

Историческая справедливость

В начале Второй мировой войны Клаус фон Штауффенберг был офицером Баварского кавалерийского полка, участвовал в сражениях на советском фронте, а затем в 1943 году - в Северной Африке. В Тунисе он получил тяжелейшее ранение, потеряв левый глаз, правую руку и два пальца на левой руке, после чего, впрочем, вернулся в строй.

Некоторые историки называют Штауффенберга оппортунистом, считая, что он подозрительно долго оставался верен фюреру. В своей книге, Констанция фон Шультесс доказывает, что ее отец осознал преступность режима еще в 1938 году, во время Хрустальной ночи. И если доказательства тому сложно разыскать в его письмах с фронта, этому есть вполне простое объяснение.

: Он ведь не мог писать все, что он думал, в своих письмах. Их наверняка проверяли на почте, неизвестно, кто еще их читал. К тому же, моя мама, когда получала письма от отца, потом передавала их другим членам семьи – ведь у отца не было времени писать десятки писем всем. Поэтому его письма передавались его матери, его братьям.

Кто найдет в себе мужество сделать это, войдет в историю как предатель, но если он откажется это сделать, то будет предателем перед своей совестью.

Клаус фон Штауффенберг

Восстановить историческую справедливость в отношении матери - еще одна задача Констанции фон Шультесс. Биографы Клауса фон Штауффенберга часто описывали Нину, как сварливую и невежественную домохозяйку. Даже если Нине и не удалось сыграть существенную роль в движении Сопротивления, она была в курсе того, чем занимался ее муж. И она была готова к возможному поражению. Она знала, что ее могут арестовать или даже казнить.

: Она сама абсолютно ясно говорила, что в тот момент, когда она поняла, что это было необходимо ему и стране, она поддержала его всем сердцем и с такой верностью, которая нам сегодня даже, может быть, не очень понятна. Но ей было ясно, что нужно было вести себя так, а не иначе.

«Семья Штауффенбергов будет полностью уничтожена», - объявил Гиммлер 3 августа 1944 года. Выжили все. А Нина фон Штауффенберг умерла 2 апреля 2006 года в возрасте 92 лет, окруженная детьми, внуками и правнуками.

Сегодня, 20 июля 2014 года, исполняется 70 лет со дня покушения на Гитлера, которое произвела группы немецких военных. Одним из самых известных участников заговора и непосредственным исполнителем покушения на Гитлера был полковник Вермахта граф Клаус фон Штауффенберг . Вне всяких сомнений, если бы Штауффенбергу удалось убить Гитлера, история могла сложиться совершенно по-другому и сам граф Штауффенберг вошел бы в неё как крупная историческая личность.

Однако этого не произошло. Покушение, как известно, потерпело неудачу, а Штауффенберг, как и многие другие участники заговора, был казнён. Об оценке фигуры Штауффенберга в современной Германии и его исторической роли беседует с германистом Алексеем Саликовым из Института Канта, входящего в структуру Балтийского федерального университета им. Канта в Калининграде.

— Алексей, что знают современные немцы о Клаусе фон Штауффенберге, насколько вообще его подвиг известен сегодня в Германии и отмечается ли 20 июля каким-то образом в Федеративной республике?

— Имя Штауффенберга, без сомнения, знакомо каждому немцу. Истории покушения на Гитлера посвящено большое количество фильмов, почти два десятка, из них за последнее десятилетие — семь. В том числе и наиболее известный за пределами Германии фильм «Операция „Валькирия“» с Томом Крузом в роли Клауса фон Штауффенберга. Ему посвящаются театральные постановки, в его честь называются школы и даже улицы. Иными словами, сегодня это один из национальных героев Германии.

Само покушение на Гитлера 20 июля 1944 года является для современных немцев знаковым, символическим событием. Этот день объявлен в Германии днём траура по казнённым и ежегодно сопровождается проведением торжественных мероприятий. На месте казни графа фон Штауффенберга и его товарищей проводится торжественное принятие присяги военнослужащими. Уверен, что в этом году в Германии пройдёт масса мероприятий, посвящённых юбилею этого события.

— Почему же офицер штаба Штауффенберг стал сегодня героем? Почему же именно Штауффенберг всё больше и больше олицетворяет сегодня немецкого солдата времен Второй мировой войны?

— Штауффенберг - немецкий аристократ, патриот, офицер. Человек, которого нельзя обвинить в трусости или коллаборационизме. Вплоть до 1941-1942 года Штауффенберг был ярым сторонником Гитлера и успешно продвигался по карьерной лестнице в немецкой армии. Противником Гитлера Штауффенберга сделали факты уничтожения военнопленных и мирного населения, а также часто некомпетентного командования войскам. Можно говорить о том, что Штауффенберг признал ошибку 1933 года и преступный характер войны. Это делает графа фон Штауффенберга настоящим героем немецкой истории. Его покушение символизирует для сегодняшних немцев «другую Германию» времён национал-социалистической диктатуры, с которой с позиций современных либеральных и демократических ценностей намного комфортней себя идентифицировать. При этом, вполне очевидно желание немцев идеализировать и иконизировать Штауффенберга как борца с нацистским режимом.

В «Волчьем логове» на севере Польши, где Штауффенберг пытался убить нациста №1, есть лишь табличка, где в четыре строчки описан подвиг.

Однако, справедливости ради, следует помнить, что фигура Штауффенберга намного сложнее. Граф фон Штауффенберг был противником демократии, долгие годы разделял господствующие среди национал-социалистов расистские и антисемитские взгляды, о чем, к примеру, свидетельствуют его письма из оккупированной фашисткой Германией в 1940 году Польши, в которых он весьма негативно отзывается о местном населении, состоящем из евреев и поляков.

— Как воспринималось покушение группы Штауффенберга на Гитлера в послевоенное время в Германии?

— Вплоть до середины 1960-х годов большинство западных немцев считало участников заговора не героями, а предателями. В ГДР о заговоре вообще предпочитали не говорить и если речь шла о сопротивлении, то по вполне понятным причинам, на главных ролях был Эрнст Тельман и коммунистическое антифашистское движение. Штауффенберг и его группа в первые послевоенные десятилетия воспринимались в ФРГ большей частью негативно и вплоть до 1960-х годов считались большинством немцев предателями.

— Когда произошёл перелом в восприятии немецкого сопротивления?

— Это был длительный процесс. В 1970-е годы было множество довольно ожесточённых научных дискуссий по поводу оценки немецкого сопротивления в целом и самого Штауффенберга, в частности. Эти дискуссии породили и переоценку в самом обществе сопротивления нацистскому режиму.

— Кем является Штауффенберг для современных немцев, героем или предателем?

— С чисто научной точки зрения я бы не стал оперировать такими понятиями как «герой» или «предатель». Это скорее термины популярной культуры. Повторюсь, для значительной части немцев Штауффенберг олицетворяет собой «другую Германию» времён национал-социалистической диктатуры, которая не поддерживала совершаемые режимом преступления и даже оказывала ему сопротивление.

Эта «другая Германия» также позволяет современным немцам преодолеть «комплекс вины», который сформировался у нескольких послевоенных поколений. Кроме того, Штауффенберг и его группа восполняют ту потребность в героях, которая есть в любой нации: нации нужны герои, нужны те, кем можно гордиться. В послевоенной Германии, не важно, в ФРГ или ГДР, выросло даже не одно, а несколько поколений, которые не могли официально героизировать тех, кто воевал на стороне фашисткой Германии (а их было подавляющее большинство).

Ставка Гитлера «Волчье логово» с туристами со всей Европы.

Такие же фигуры как Штауффенберг позволяют немцам «вписать» свое историческое прошлое в современные европейские и немецкие идеологемы, сместить акценты с «немцев-фашистов» на «немцев-антифашистов» и примирить таким образом своё прошлое со своим настоящим. Для современных немцев очень важна идея того, что во время Второй мировой войны немцы не только совершали военные преступления и массовые убийства, но и боролись с теми, кто эти преступления совершал, а также сами были жертвами преступлений нацистского режима.

Клаус фон Штауффенберг является идеальным олицетворением этой идеи.